Михаил Юрьевич Лермонтов
1814-1841
Лирика 1836—1841 годов.
Условной границей между ранним и зрелым периодами лирики Лермонтова считается 1836 и в особенности 1837 год. В эти годы обострившегося политического самосознания поэта им созданы стихотворения, окончательно определившие его воинствующую социально-политическую позицию: против всего феодального мира ( «Умирающий гладиатор») и правящей самодержавно-бюрократической клики ( «Смерть Поэта»), в защиту интересов простого народа ( «Бородино»), за социальную свободу ( «Не смейся над моей пророческой тоскою»).
Продолжая вольнолюбивые традиции отечественной поэзии, в особенности декабристской, Лермонтов расширяет свои творческие связи с западноевропейскими поэтами, прежде всего с Гейне, Гюго и Барбье.
Герцен метко и образно сказал, что душу поэта разбудил «пистолетный выстрел, убивший Пушкина». Лермонтов, создав «Смерть Поэта», стал известен всей стране и заявил себя прямым и законным преемником Пушкина. «Призыв к революции» — так охарактеризовал Булгарин этот шедевр социально-политической лирики дворянской революционности.
Ненавидя и презирая бездушие, ложный блеск, вероломство и коварство, тщеславную глупость, надменную невежественность правящей аристократии, поэт бросает ей слова, обжигающие правдой, поразившие современников невиданной гражданской смелостью: «Свободы, Гения и Славы палачи!» Если ранним произведением поэта был свойствен культ героической личности, «божественной избранницы», противопоставленной толпе, то в расцвете своих художественных возможностей он все более обращался к простым людям, к народу. Поэт славит свою родину. Любовь Лермонтова к родине была, как и любовь Пушкина, захватывающей и побеждающей все другие чувства. «Люблю отчизну я», — восклицал он в стихотворении «Родина». И это было признанием любви к трудовому народу. Свое глубокое понимание крестьянства как основной силы исторического развития, свое преклонение перед ним поэт вслед за Крыловым и Гоголем выразил в стихотворении «Бородино». В русском народе Лермонтова привлекают сердечная простота, цельность, великодушие и богатырская мужественность. Это могучее племя, грозная и неисчислимая сила которого подобна неотвратимо надвигающимся тучам, а храбрость поражает презрением к смерти.
Поэтический рассказ солдата о бородинском сражении, увлекая истинностью и простотой, звучит как торжественная симфония о величавом героизме народных масс, как могучая песня любви и преданности своей родине, как восторженная хвала национальному подвигу. Кто не повторял этих замечательных строк: «Недаром помнит вся Россия Про день Бородина!»
В ранних поэмах, связанных с темой угнетения русским самодержавием народов Кавказа, Лермонтов по преимуществу осуждает войну, рисует ее жестокость. В «Бородине» оборона русскими своего отечества изображается как величественный и священный национально-народный подвиг, завершающийся торжеством справедливости.
Поэт сознательно противопоставил национально-освободительную героику защитников бородинского поля безучастности современного ему дворянского поколения. И читатели поняли это. Белинский, отмечая демократизм «Бородина», писал: «В каждом слове слышите солдата».
Тема простого человека, так отчетливо раскрывшаяся в «Бородине», нашла свое воплощение и в других стихотворениях, в особенности в «Казачьей колыбельной песне» и «Завещании». Осуждение завоевательных войн, их братоубийства, бессмысленности громко прозвучало также в стихотворении «Я к вам пишу».
В условиях жесточайшего деспотического произвола, когда в смятении и страхе подавляющее большинство образованного дворянства пребывало «в бездействии пустом», Лермонтов, продолжая традиции декабристской поэзии, посвящал свою лиру обличению социальной пассивности. Поэт призывал к гражданственности, к непримиримости, к социальному протесту. Его поэзия негодующая, бунтарская, вольнолюбиво-мятежная, жизнеутверждающая. Гневным стихом, проникнутым сарказмом, «облитым горечью и злостью“, он творил карающий суд над людьми-масками, над пошлостью, бездушием и внутренней опустошенностью светского общества (“1-е января»; «И скучно и грустно»).
Поэт пламенно ненавидел крепостнический строй, проявления в народе терпения и покорности, воспитанные веками угнетения. И уезжая во вторичную ссылку, он произносил с ненавистью и любовью, с горечью и болью: «Прощай, немытая Россия…» Эти и последующие слова, выражая трагедию одинокой, избранной личности, опередившей свое общество, переживающей острый разлад между действительностью и мечтой, заключают в себе гневное возмущение деспотией и неизбывную тоску по воле, обвинение современников в социальной пассивности и боль за страдания народа, пребывающего в рабстве.
Лирический герой Лермонтова непримирим к общественному злу. Несмотря на муки и страдания, доставшиеся на его долю, он непреклонно тверд и несгибаем в служении своим идеалам свободы ( «Кинжал»; «Пророк»).
Облик Лермонтова, продолжателя Пушкина, выразителя передовых идей своего времени, великолепно очерчен А. И. Герценом в статье «О развитии революционных идей в России». Зрелой лирике Лермонтова присущи мотивы скепсиса и пессимизма. Среди ведущих его тем, как и прежде, отчетливо выдвигается тема гордого одиночества: «Выхожу один я на дорогу…». Но это проявление не индивидуализма, а защиты прав человеческой личности. Со второй половины 30-х годов, наряду с темой мучительного одиночества ( «На севере диком стоит одиноко»; «Утес»), в поэзии Лермонтова возникает и тема тюремного узничества: «Узник», «Сосед», «Соседка», «Пленный рыцарь».
По своему восприятию действительности, по своей вере в правду народа, в победу его стремлений Лермонтов — оптимист. Но он с горечью принужден был признать свое бессилие пред властью самодержавного произвола ( «Гляжу на будущность с боязнью»; «И скучно и грустно»). Моральная правота Лермонтова должна была отступить перед несправедливой, но еще грозной тогда внешней силой феодально-крепостнического строя. Этот разлад между социально сущим и должным обусловил печально-скорбные размышления поэта.
Недовольный окружающими его мрачными обстоятельствами, негодуя и протестуя против них, Лермонтов проникнут тоской по человеческому братству, по добру и красоте, по активному действию. Весь устремленный к счастью, к свободе, он требует: «Отворите мне темницу, Дайте мне сиянье дня» ( «Узник»).
В ранней лирике им воплощался облик поэта-гражданина, устремленного «в даль грядущую» ( «На буйном пиршестве задумчив он сидел»). В стихотворении «Журналист, читатель и писатель» он признавался: «…бывает время… Когда… с отвагою свободной Поэт на будущность глядит, И мир мечтою благородной Пред ним очищен и обмыт». В поэте утверждалась и крепла вера в непременный расцвет России ( «На буйном пиршестве задумчив он сидел»). Он занес в записную книжку, подаренную ему В. Ф. Одоевским: Россия «вся… в будущем». Лермонтов был исполнен готовности пойти ради убеждений на любые жертвы ( «Не смейся над моей пророческой тоскою»).
Как и в раннюю пору, поэт отдает дань сердечным излияниям п природе. Его лирический герой воспринимает настоящую любовь как прекрасный дар, огромный, могучий, как чувство, отражающее полноту жизни, приносящее человеку животворящую радость и безмятежность покоя от душевных тревог и страданий ( «Как небеса твой взор блистает»). По мнению лирического героя, если любить, то всей полнотой души, самозабвенно и жертвенно, на всю жизнь, находя горячий отклик в родственном сердце, искреннем, неизменно преданном и верном. Но властвующая в жизни дисгармония нарушает красоту любви, делает ее трагичной, приносящей лишь неизбывные муки. Сплетни и интриги светского общества способны опошлить, очернить, осквернить, растоптать и самую чистую, прекрасную земную любовь ( «Отчего»).
«Дивная простота» и красота «цветущей молодости» любимой проявляются и в «пленительных», «лазурно-голубых», «божественных» глазах, и в «ароматных» устах, и в «волшебной», «как мечта», речи. Истинная любовь преданна и неизменна. На ее пути могут возникать неодолимые преграды, разделяющие любимых. Но и тогда, убеждает Лермонтов, светлое чувство, пережитое ими, будет озарять их последующую жизнь ( «Расстались мы, но твой портрет…»). И уйдя из жизни, истинно любящий унес с собою образ любимой, который для него дороже рая ( «Любовь мертвеца»).
Лирический герой поэзии Лермонтова ищет в любимой человека и друга, способного понять и разделить его душевные тревоги, бури чувств и мыслей. Поэтому, оставаясь интимными, любовные стихи Лермонтова, как и в ранней лирике, превращаются одновременно в гражданско-философские ( «Я к вам пишу») и политические ( «Не смейся над моей пророческой тоскою»). Возвеличивая любовь, поэт, однако, не считает ее призванной заполнить все существование человека. Определяющую роль в его жизни должна играть социальная активность ( «Пленный рыцарь»).
В стихах Лермонтова отображается природа Кавказа и средней русской полосы. Поэт воспринимает пейзаж восторженно, удивляясь и поражаясь его величию, законосообразности и красоте. В его восприятии природа одухотворена, очеловечена. Умиротворенная, она противопоставлена конфликтности людей ( «Я к вам пишу»).
В своем творчестве Лермонтов оставался всегда прирожденным социальным бойцом, видящим смысл и счастье жизни человека в постоянном движении вперед, в борьбе за утверждение свободного человека на земле, за преодоление разрыва между человеком и природой.
В поэзии Лермонтова, органически сплавляющей интеллектуализм с эмоциональностью, пламенную героичность с нежностью, отчетливо обозначаются гражданская и интимно-элегическая линии. Гражданские мотивы отразились в жанрах социально-политического и философского раздумья ( «И скучно и грустно», «Выхожу одни я на дорогу»), обличительно-сатирического монолога ( «Умирающий гладиатор»), народно-героического сказа ( «Бородино»), лирико-патриотической исповеди ( «Родина»), философской ( «Три пальмы») и политической ( «Воздушный корабль») баллады, литературно-общественной эпиграммы ( «Эпиграмма на Ф. Булгарина»), публицистического диалога ( «Журналист, читатель и писатель»).
Интимно-элегические мотивы, органически объединяясь в ряде случаев с социально-политическими и философскими, раскрылись в лирических новеллах ( «Соседка», «Свиданье»), исповедях и посланиях ( «А. О. Смирновой»), психологических миниатюрах ( «На севере диком»), альбомных стихах ( «В альбом автору „Курдюковой“) и балладах („Тамара“).
Гражданско-героические и обличительно-сатирические мотивы, занявшие в поэзии Лермонтова ведущее место, выразились „железным стихом, облитым горечью и злостью“. Поэт обращается к гражданской и философской, эмоционально-повышенной, гиперболической лексике и фразеологии: „торжественно гремит рукоплесканьями“ („Умирающий гладиатор“), „И полон ум желаний и страстей“ („Сосед“), „под бременем познанья“ („Дума“), „И жизнь постиг“ ( «Я к вам пишу»). Усиливая высокий строй и эмоциональность стиха, поэт, использует также архаические слова, вроде: «длани» ( «Умирающий гладиатор»), «персты» ( «Еврейская мелодия»), «сей» ( «Смерть Поэта»), «злато» ( «Поэт»), «влачил» ( «Я к вам пишу»), «хладный» ( «Последнее новоселье»), «судия» ( «Пророк»). Повышению эмоционального строя служат и такие необычные словосочетания, как «Бесчувственной толпы минутною забавой» ( «Умирающий гладиатор»), «Коварным шепотом насмешливых невежд» ( «Смерть Поэта»), «неверием осмеянных страстей» ( «Дума»), «Покрытый ржавчиной презренья» ( «Поэт»), с «насмешкой глупою ребяческих сомнений» ( «Последнее новоселье»).
Ради усиления ораторской патетики своих произведений Лермонтов использует и словесно-изобразительные средства. Он применяет заостренно-эмоциональные, оценочные эпитеты, выдвигая и подчеркивая их значение: «Ликует буйный Рим… Бесчувственной толпы минутною забавой… Насмешливых льстецов несбыточные сны» ( «Умирающий гладиатор»). Или: «Перед опасностью позорно-малодушны, И перед пластик) — презренные рабы» ( «Дума»). Его сравнения, как правило, зрительно и эмоционально максимальны, необычны, исключительны: «…Жалкий раб,—он пал, как зверь лесной» ( «Умирающий гладиатор»); «И старик во блеске власти Встал, могучий, как гроза» ( «Дары Терека»).
Напряженная эмоциональность лермонтовского стиха создается и самыми разнообразными средствами синтаксиса, из которых наиболее часто используются восклицательные и вопросительные предложения, повторы, антитезы, параллелизмы, перехваты, анафоры и градации.
Вопросительно-восклицательная организация речи придает стихам повышенную взволнованность то ораторского обращения, то интимно-сердечного излияния. Усиливая патетику и динамику воспроизводимого чувства, поэт нередко начинает фразу глаголом, являющимся опорным словом фразы: «Погиб поэт — невольник чести— Пал оклеветанный молвой!» ( «Смерть Поэта»). При повторении слов и фраз происходит возврат к предмету мысли, но обогащенный уже новыми чувствами: «Детей играющих — возлюбленных детей» ( «Умирающий гладиатор»); «А годы проходят—все лучшие годы!» ( «И скучно и грустно»).
Подхваты слов из конца предыдущей стихотворной строки в начало следующей за ней создают эмоциональные нажимы: «Один как прежде …и убит! Убит!» ( «Смерть Поэта»). Или: «Забытый, Он угасал один — Один…» ( «Последнее новоселье»). Анафора усиливает мысль или чувство: «Зачем он руку дал клеветникам ничтожным, Зачем поверил он словам и ласкам ложным…» ( «Смерть Поэта»).
Высокая интеллектуальность гражданско-обличительной лирики Лермонтова проявляется в обилии резких и ярких антитез ( «Гляжу на будущность с боязнью, Гляжу на прошлое с тоской», «Но светлая слеза — жемчужина страданья»), глубоко обобщенных афоризмов: «Его грядущее — иль пусто, иль темно».
Идейно-смысловая, эмоционально-психологическая напряженность стихотворений Лермонтова обусловила динамизм их композиции. В «Смерти Поэта», последовательно эмоционально повышаясь, следуют картины гибели поэта, обращения к свету, дуэль, раздумья о взаимоотношениях поэта со светским обществом, проклятие палачам свободы. В стихотворении «Тучи» чувство одиночества выражается постепенным его нагнетанием: вначале констатируется движение туч, «вечных странников», потом следуют вопросы о причинах их изгнанничества и, наконец, в завершающих, проникновенно сострадательных строках высказывается сочувствие им. Градация принимает иногда форму синтаксической анафоры, проходящей через все стихотворение и заканчивающейся обобщающим выводом ( «Когда волнуется желтеющая нива», «Благодарность»).
Повышая эмоционально-психологическую напряженность стиха, Лермонтов завершает его острой, особо выразительной концовкой (point). Эта концовка может принимать самые разнообразные виды, например: утверждения ( «Кинжал»); призыва-вопроса ( «Поэт“); обращения (“1-е января»); обобщающего суждения ( «И скучно и грустно»). Ораторская патетика гражданских стихов Лермонтова, разрывая правильные строфические чередования, чаще всего выражается в свободной строфике ( «Смерть Поэта», «Не смейся над моей пророческой тоскою», «Журналист, читатель и писатель», «Я к вам пишу», «Родина», «Это случилось в последние годы могучего Рима»).
Стихи интимно-элегического характера потребовали иной формы. В них высокая лексика сменяется интимной, ораторская тональность — напевной, свободная строфика — правильно-чередующейся рифмой. В интимно-элегических стихах много чаще, нежели в гражданских, используется интонационная пауза, усиливающая их эмоционально-психологическое напряжение: «Желанья… что пользы напрасно и вечно желать?» ( «И скучно и грустно»); «Что ж делать?..» ( «А. О. Смирновой»).
Расширяя содержание лирики, Лермонтов более полно, нежели Пушкин, осваивает размеры силлабо-тонического стиха и придает им небывалую до него гибкость. Господствующим размером поэзии Лермонтова остается ямб, которым написано примерно две трети стихов 1836—1841 годов. Среди этих стихов имеются трехстопные ( «И. П. Мятлеву»), пятистопные ( «Благодарность»), но преобладают четырехстопные ( «Ветка Палестины», «Бородино», «Гляжу на будущность с боязнью») и шестистопные ( «Умирающий гладиатор», «Когда волнуется желтеющая нива», «Печально я гляжу на наше поколенье»). Андрей Белый убедительно показал, что Лермонтов, обогащая четырехстопный ямб, искусно использует пиррихии и другие средства. Придавая пятистопному ямбу легкость и естественность, Лермонтов не придерживается строгого правила Пушкина ставить цезуру на второй стопе и не допускает цезур на без-, ударной третьей стопе. Добиваясь совершенной полноты выражения содержания своих стихов, он, как отметили В. М. Фишер и другие исследователи, комбинирует шестистопный ямб с пятистопным ( «Кинжал») и с четырехстопным ( «Поэт», «Не верь себе»), четырехстопный с пятистопным ( «Ребенка милого рожденье»), трехстопным ( «Как небеса твой взор блистает») и двухстопным ( «Любовь мертвеца»).
Вслед за ямбическими стихами идут амфибрахические ( «Воздушный корабль», «Три пальмы», «Тамара»), хореические ( «Узник», «Спор», «Горные вершины»), анапестические ( «Соседка», «Русалка») и дактилические, которых всего три: «Молитва» ( «Я, матерь божия, ныне с молитвою»), «Пленный рыцарь» и «Тучи». Здесь амфибрахии состоят из двух ( «Есть речи — значенье»), трех ( «Тамара»), четырех ( «Три пальмы») и пяти ( «Дубовый листок оторвался от ветки родимой») стоп. А наряду с этим пятистопный амфибрахий чередуется с трехстопным и четырехстопным ( «И скучно и грустно»), двухстопный — с трехстопным ( «На светские цепи»). Лермонтов с равным искусством пишет хореические трехстопные ( «Горные вершины»), четырехстопные ( «Узник») и пятистопные ( «Выхожу один я па дорогу») стихи. В его стихах чередуется четырехстопный хорей с трехстопным ( «Казачья колыбельная песня», «Спор»). В «Русалке» мы встречаем очень редкую комбинацию анапеста с амфибрахием.
Ритмо-метрический строй стихов «Лилейной рукой оправляя» и «На бурке под тенью чинары» настолько сложен, что их принимают то за анапесто-ямбы, то за дольники и амфибрахии. Думается, что их основу составляет все же амфибрахий. Лермонтов обращается, правда, реже, нежели Пушкин, и к формам античного стиха — к гекзаметру ( «Это случилось в последние годы могучего Рима»). Больше, чем Пушкин, он использует трехсложные размеры, которые затем особенно щедро будут применяться Некрасовым.
Напрягая эмоциональность стиха, Лермонтов ставит цезуру на самых различных местах ( «Никто моим словам», «Я к вам пишу»). Тому же содействуют переносы конца фразы из одной строки в другую ( «Умирающий гладиатор“, “1-е января»).
Поэт весьма разнообразен и в рифме. В ранней лирике поэт в ряде случаев применял белый стих ( «Желтый лист о стебель бьется», «Три ночи я провел без сна — в тоске», «Тростник»), но в поздней лирике, усиливая музыкальность рифмы, он отказывается от этого. После 1836 года им написано без рифм лишь стихотворение «Слышу ли голос твой». Лермонтов, как и Пушкин, не гнушается и глагольной рифмы ( «Парус»). В стихотворении «Ты помнишь ли, как мы с тобою» он явно злоупотребляет ею. Но в большинстве его поздних стихов глагольная рифма отсутствует: «Узник», «Тучи», «Утес», «Пророк». Вслед за Державиным, Жуковским, Рылеевым и Полежаевым Лермонтов узаконивает дактилическую рифму, обойденную Пушкиным: «Я, матерь, божия, ныне с молитвою…», «Графиня Эмилия», «Тучи». Им широко применяются и почти не использовавшиеся до пего сплошные рифмы: «Есть речи — значенье…», «Пленный рыцарь“. Придавая стиху энергичность, поэт часто применяет мужские рифмы (“1-е января»). В «Сказке для детей» он признавался, что в мужских рифмах «…без ума от тройственных созвучий И влажных рифм — как например на ю».
Почти каждое стихотворение поздней лермонтовской лирики ритмо-метрически и строфически оригинально. Его строфика богаче пушкинской. У него имеются и весьма редкие строфы: семистрочные ( «Бородино»), одиннадцатистрочные ( «Памяти А. И. Одоевского»), двенадцатнстрочные ( «Свиданье») и тринадцатистрочные ( «Слепец,'страданьем вдохновенный»). Он неоднократно обращается к онегинской строфе ( «Моряк», «Тамбовская казначейша»).
Обогащая звучание стиха, Лермонтов сознательно применяет средства звукописи. Чудесный образец его звукописи — «Русалка». В музыке этого стиха, созданной подбором слов, синтаксической структурой и рифмой, большую роль играет искусное нагнетание мягких звуков: «Русалка плыла по реке голубой». Поэт повышает музыкальность своего стиха не только за счет скопления определенных звуков, как в «Русалке…», но и вводя внутренние рифмы, ассонансы: «Где ты росла, где ты цвела» ( «Ветка Палестины»); «Степью лазурною, цепью жемчужною» ( «Тучи»); «Чернея па черной скале» ( «Тамара»).
Имея в виду метро-ритмическое, рифмическое и строфическое богатство, гибкость, звучность стиха Лермонтова, В. М. Фишер назвал его «самым музыкальным русским поэтом» XIX века. Музыкальность лермонтовского стиха искусно сочетается с пластичностью, о чем так ярко писал Белинский.
Лермонтов начал свой творческий путь бурнопламенным романтиком. Но и в самых ранних его стихах, сатирически обличающих высший свет ( «Булевар», «Примите дивное посланье», «Что толку жить!»), намечаются реалистические тенденции. В последующем творчестве под влиянием ширившегося освободительного движения, роста демократических идей, настоятельного требования времени к сближению литературы с действительностью, к осознанию ее конкретно-исторической сущности эти тенденции непрестанно усиливались. Оставаясь в основном романтической, поэзия Лермонтова постепенно приобретала реалистическую трезвость, что сказывалось в ослаблении автобиографичности и углублении обобщающего начала, во все большей смысловой точности изобразительных средств и т.д.
Сложное состояние «переходности» Лермонтова от романтизма к реализму особенно ощутимо выразилось в стихотворении «Не верь себе». Здесь авторское сознание явно двоится между «мечтателем» и «скептиком». Не романтик, а реалист произносит эти предельно естественные, ясные, обычные фразы: «И верится, и плачется, И так легко, легко…» ( «Молитва»); «Я знал его—мы странствовали с ним В горах Востока…» ( «Памяти А. И. Одоевского»); «Наедине с тобою, брат, Хотел бы я побыть» ( «Завещание»).
В реалистических стихах, идя за Пушкиным, Лермонтов нарушает привычные жанровые границы и создает сложные, синтетические лирические формообразования. В них зарисовка пейзажа органически объединяется с выражением чувства, в элегию врывается сатира, высокая гражданственность сплавляется с интимностью, фразеологическая патетика соседствует с просторечием. Примером тому могут служить «Бородино», «Утес», «Выхожу один я на дорогу».
О своем обращении к реализму Лермонтов счел необходимым заявить и в декларативной форме: в первой строфе поэмы «Сашка», в первой и третьей строфах поэмы «Сказка для детей», в стихотворениях «Журналист, читатель и писатель» и «В альбом С. Н. Карамзиной». В стихотворении «Не верь себе» Лермонтов низводит романтического поэта с пьедестала никем не понятого мечтателя и направляет его мысли к подлинной жизни — сложной и мучительной.
Расширяя смысловое значение своих стихов, сообщая им глубокую объемность, масштабность, Лермонтов, как и в стихотворении «Парус», применяет средства реалистической символики ( «Ветка Палестины», «Тучи», «Утес») и аллегории ( «Три пальмы», «Спор»).
Реклама от Literature-XIX.Ru