Александр Сергеевич Грибоедов
1795—1829

Речевое своеобразие «Горя от ума».

Новаторство пьесы «Горе от ума» раскрывается и в ее языке. Разговорно-просторечный язык как средство характеристики действующих лиц в той или иной доле использовался в драматургии, в особенности в комедиях XVIII века (А. П. Сумароковым, В. В. Капнистом, П. А. Плавилыциковым и чаще Д. И. Фонвизиным). Но лишь в баснях Крылова и в «Горе от ума» этот язык стал определяющим, а индивидуализация речи персонажей — естественной. И впервые в русской драматургии богатство отечественного языка: его образность, меткость, гибкость, музыкальность — воплотилось с такой необычайной полнотой.

Каждое действующее лицо этой пьесы обладает своей речью, раскрывающей его социальный, идейный, культурный и моральный облик. При этом автор стремится более резко выделить и подчеркнуть лексическими и синтаксическими средствами их преобладающие свойства, создавая для каждого из них своеобразную речевую доминанту. Речь ряда персонажей, в особенности Хлестовой и Фамусова, являя сложный сплав просторечности, простонародности и литературности, окрашена московским колоритом. Но вся пьеса в целом отражает не своеобразие московского говора, а характерность и полноту всего отечественного языка. Фамусов в полемике с Чацким пользуется общероссийской реакционно-политической фразеологией, а Репетилов обращается к лексикону петербургских салонно-клубных либералов. Богатство и красота русского языка наиболее полно проявляются в речи Чацкого. Блестящий стилист, владеющий всеми возможностями литературной и разговорно-просторечной фразеологии, он совершенно свободно пользуется и полемической иронией ( «Певец зимой погоды летней»), и высокой патетикой ( «мильон терзаний»). Его реплики и монологи, изобилующие крылатыми выражениями, яркими афоризмами, неизгладимо врезывающиеся в память рельефными характеристиками и острыми, сокрушительными эпиграммами, в высшей степени эмоциональны, патетичны и динамичны. Его экспрессивная речь «кипит умом, остроумием» (И. А. Гончаров). Афоризмы Чацкого стали всеобщим достоянием. Кто теперь не повторяет вслед за ним: «Свежо предание, а верится с трудом»; «Служить бы рад, прислуживаться тошно»; «Послушай, ври, да знай же меру»; «Чтобы иметь детей, кому ума не доставало?!» Многие его фразы превратились в крылатые выражения повседневной разговорной речи. Его до крайности сжатые эпиграммы обогатили и украсили общенациональный язык и стали обиходными, вроде: «Дома новы, но предрассудки стары». Весьма часто они используются в сокращении, в виде поговорок: «Числом поболее, ценою подешевле»; «Смешенье языков, французского с нижегородским»; «А судьи кто?».

Чацкий великолепно владеет современной ему гражданско-публицистической фразеологией ( «раболепство», «предрассудки», «к свободной жизни», «ум, алчущий познаний», «слепого подражанья»), интимно-психологическим словарем ( «И все-таки я вас без памяти люблю», «Но есть ли в нем та страсть? то чувство? пылкость та?»), идиомами родной речи ( «ни на волос любви»; «Да полно вздор молоть») и просторечием ( «черномазенький», «чай», «коли»). Он без всяких затруднений, легко пользуется метафорами ( «француз, подбитый ветерком»; «не сломил безмолвия печати»), анафорами ( «Как будто не прошло недели, Как будто бы вчера вдвоем»), градациями ( «Вот те, которые дожили до седин! Вот уважать кого должны мы на безлюдьи! Вот наши строгие ценители и судьи!»), инверсиями ( «На съездах на больших, по праздникам приходским») и антитезами ( «Сам толст, его артисты тощи»). При случае Чацкий приведет и литературную цитату: «И дым отечества нам сладок и приятен!» (Державин).

В критике уже указывалось, что романтические черты облика Чацкого (восторженность, пламенная страстность) явно отразились в его лирико-романтической фразеологии. По мнению С. М. Петрова, «печальные размышления Чацкого, начинающиеся словами: „Ну вот и день прошел…“, могли бы стать романтической элегией. Язык и синтаксис последних трех стихов этой тирады очень близки, например, к знаменитому стихотворению „И скучно, и грустно“.

Лексическое и фразеологическое богатство речи Чацкого находит выражение в синтаксически сложных, гибких формах, явно тяготеющих к периодичности. Речь главного героя „Горя от ума“ — это речь человека, обладающего разносторонним образованием, большой эстетической культурой, сверкающим умом, глубиной чувств, прекрасным знанием родного языка и природным дарованием оратора. Чацкий — поистине художник слова, виртуозно владеющий средствами общенародного языка.

Если речь Чацкого, представляющего круги передовой образованности своего времени, разнообразна, живописна, музыкальна и поэтична, то речь Скалозуба, за которым стоят круги реакционной аракчеевской военщины, бедна и невыразительна. Его невежественность, присущие ему казарменные нравы, узковоенные, карьеристские интересы подчеркиваются словарем („треснулся“, „опрометью“, „обморочить“, „пикнуть“, „дал маху“) и военной терминологией („фельдфебель“, „шеренги“, «егерьский», «мушкетерский»). Косноязычный Скалозуб мыслит военными терминами. Привыкший к военной команде, знающий цену своему слову (по отзыву Лизы он «и золотой мешок, и метит в генералы»), Скалозуб не говорит, а рубит. Его фраза отличается предельной лапидарностью и грубой категоричностью. Он плохо знает родной язык, путает слова и вместо «уменья» и «сметливости» говорит «смета», вместо «пристрастия» — «предубеждение», вместо «ушибить» — «ушибена». Пренебрегая, по невежеству, нормами грамматики, он скажет: «Мне совестно, как честный офицер».

Для Молчалина характерна угодливая почтительность, проявляющаяся в льстивом употреблении так называемого слова ер — съ ( «я-с», «с бумагами-с», «два-с», «по-прежнему-с»), в обилии уменьшительных ( «личико», «ангельчик», «шерстка»), в приторно-деликатных, жеманных выражениях: «Я вас перепугал, простите, ради бога»; «Простите. Впрочем, тут не вижу преступленья»; «Я вам советовать не смею». Сдерживаемый небольшим чином, осторожностью хитрого угодника начальству, Молчалин еще «не сломил безмолвия печати». Он подчеркнуто немногословен и не распространяется в рассказах.

Речь Фамусова, важного чиновника, барина, дельца и карьериста, внушительна, самоуверенна, резка, но и гибка. Ее тон меняется в зависимости от собеседника. Фамусов лебезяще, заискивающе мягок со Скалозубом, раздражителен с Чацким, бесцеремонен с Молчалиным, фамильярен с Лизой и т. д.

Речь Софьи, явно противопоставленная бедному, ограниченному, жеманно обывательскому языку Натальи Дмитриевны Горич и княжон Тугоуховских, отражает ее воспитанность и начитанность, независимый ум, горячее сердце, смелость суждений барышни, привыкшей властвовать. По свободе выражения, по способности к отвлеченно психологическим суждениям, по литературности и лиричности речь Софьи близка к речи Чацкого. Многие ее реплики стали пословичными ( «Счастливые часов не наблюдают», «Шел в комнату, попал в другую») и поговорочными ( «Не человек, змея!», «Герой не моего романа», «Шутить! и век шутить!»).

Речь Лизы, крепостной служанки, долгое время росшей вместе с своей образованной барышней, представляет смесь разговорно-просторечного стиля с литературно-книжным. Наряду с крестьянско-просторечными словами ( «минула», «покудова», «ан», «кличут», «започивала», «тужите»), с выражениями, присущими лакейской среде ( «от барышни-с», «мне-с», «осмелюсь», «доложусь»), она употребляет и явно литературные обороты: «Прошу служить у барышни влюбленной», «Кто так чувствителен, и весел, и остер», «На что вам лучшего пророка».

Чрезвычайно колоритна речь московской барыни Хлёстовой, «умной и бывалой, но примитивной по культуре… матери-командирши в богатых барских гостиных, но близкой, по всем крепостным отношениям, к русской деревне». Это она, отличаясь добродушной грубостью, склонностью к простонародным выражениям, говорит: «тащиться мне к тебе», «час битый ехала», «от ужина сошли подачку», «я за уши его дирала», «дался ему трех сажен удалец», «вишь», «вон чуланчик твой», «пора перебеситься».

Трудясь над языком своей пьесы, Грибоедов опирался на лексико-фразеологические традиции не Карамзина, а демократической литературы, в особенности на Крылова. Создатель драматического шедевра не мог не пользоваться просторечным фондом трудового народа. Языковое новаторство Грибоедова было принято в штыки реакционной критикой и горячо поддержано прогрессивной. М. А. Дмитриев, блюститель традиций классицизма, называл язык пьесы жестким, неровным, неправильным и требовал его исправления1. А. А. Бестужев-Марлинский в статье «Взгляд на старую и новую словесность в России», опубликованной в «Полярной звезде» за 1825 год, писал, что в пьесе поражает «невиданная доселе беглость и природа разговорного русского языка в стихах». В том же году в журнале «Московский телеграф» (№ 10) В. Ф. Одоевский, споря с М. А. Дмитриевым, утверждал: «до Грибоедова слог наших комедий был слепком слога французских; …у одного г. Грибоедова мы находим непринужденный, легкий, совершенно такой язык, каким говорят у нас в обществах… колорит русский».

Оценка языка пьесы в высказываниях А. А. Бестужева-Марлинского, В. Ф. Одоевского и Белинского была поддержана и закреплена всей позднейшей прогрессивной критикой.

Изумительное мастерство Грибоедова наряду с ярко выраженной индивидуализацией речи персонажей обозначилось и в необычайной действенности всего языка пьесы. Диалоги «Горя от ума» — это почти всегда словесные поединки. Горячо споря, Лиза и Софья судят о Скалозубе, о Чацком, о Молчалине. А с седьмого явления первого акта в действие вступает Чацкий, и между ним и Софьей начинается поединок, проходящий через всю пьесу и превращающийся в дуэль Чацкого со всем фамусовским обществом.

Монологи Чацкого, гневно обличительные, язвительно-саркастические, вызывающие нетерпеливо-яростный отклик всех окружающих, воспринимаются как выстрелы, фейерверки, молнии перед грозой. А в конце пьесы в монологе «Не образумлюсь… виноват» разражается и сама гроза.

По разговорно-просторечной непринужденности, по сценической живости, по действенности, по динамичности, по эффектности языка среди стихотворных пьес «Горю от ума» нет равной ни в предшествующей, ни в последующей отечественной и мировой драматургии.

Реклама от Literature-XIX.Ru