Александр Александрович Бестужев-Марлинский
1797-1837

Значение творчества.

Произведения Бестужева-Марлинского, одного из наиболее даровитых, оригинальных и образованнейших писателей своего времени, по верному определению Белинского, «зачинщика русской повести», были замечены читателями с самого начала их публикации и пользовались возрастающим успехом. Они восхищали и Пушкина. По поводу «Романа и Ольги» и особенно «Вечеров на бивуаке» поэт писал их автору: «Все это ознаменовано твоей печатью, т. е. умом и чудесной живописью». Ему нравились и последующие повести: «Замок Нейгаузен», «Изменник», «Ревельский Турнир».

Марлинский привлекал прогрессивных читателей 30-х годов критикой господствующего сословия, гуманностью чувств, благородством поведения своих ведущих героев, выдвинутых им на первый план, противопоставлением пошлости — моральной доблести, заурядной повседневности — необычности, безобразию — красоты, серой прозе — поэзии большой любви. Никогда еще осознающая себя, протестующая личность, ее переживания не ставились в отечественной литературе з центр художественного произведения с такой последовательностью, как это выразилось в творчестве Марлинского. Увлекательный мир благородства и героики, открывшийся в его произведениях, захватывал читателей, особенно юношество, становился предметом их желаний и мечтаний. Энтузиазмом своих мыслей и чувств писатель возбуждал у них недовольство против коренных основ тогдашнего общественного строя.

Пропагандируя в самые мрачные годы социально-политической реакции идеи гражданского служения, писатель содействовал освободительному движению, революционной борьбе. Его социальный протест выражался даже и в небывалой живости языка, враждебного книжности. Речевая пестрота, живописность, непосредственность повестей Марлинского, противостоя торжественной высокости классицизма, чувствительности сентиментализма и туманности элегического романтизма, обозначали смелые новаторские поиска сближения литературного языка с разговорным.

Кроме того, Бестужеву-Марлинскому, по верному замечанию академика Н. Котляровского, «принадлежит честь… литературного открытия… русского солдата и офицера, того самого, который у всех был на глазах, которым все восхищались и о ком, кроме заученных фраз, не умели сказать ничего путного».

В 30-е годы литературная известность Бестужева-Марлинского, по свидетельству Белинского, «росла с чудовищной быстротой». Увлечение им было всеобщее. Марлинского называли «Пушкиным в прозе» и даже «царем прозы». Многие его повести инсценировались, например: «Замок Нейгаузен», «Красное покрывало», «Фрегат „Надежда“», «Наезды». Тургенев в рассказе «Стук… Стук… Стук!..» вспоминал: «В тридцатых годах он гремел, как никто, — и Пушкин, по понятию тогдашней молодежи, не мог идти в сравнение с ним… Герои а 1а Марлинский попадались везде, особенно в провинции». Вокруг опальной личности романтического писателя сплетались легенды.

Бестужев-Марлинский воздействовал и на писателей. Его произведения, несомненно, способствовали укреплению моральных и гражданско-патриотических мотивов в раннем творчестве Лермонтова, Гоголя, Гончарова ( «Счастливая ошибка»), в особенности же в произведениях Н. Ф. Павлова, В. Ф. Одоевского, П. П. Каменского, З. Р-вой (Е. А. Ган) и многих других писателей.

Отзвуки сильной увлеченности Лермонтова произведениями Марлинского сказались даже и на внешних заимствованиях, вероятнее всего безотчетных. Например, из повести «Андрей, князь Переяславский» им перенесены строки «Обложен степенями гор» в поэму «Кавказский пленник» (1828), «Травой и мохом заросло» — в поэму «Корсар» (1828), «Белеет парус одинокий» — в одноименное стихотворение (1832) и «в пышном тереме» — в стихотворение «Узник» (1837).

К концу 30-х годов поклонники Марлинского стали редеть. Победное шествие реализма, увлекавшее широкие читательские массы, не способствовало популярности Марлинского. Передовых читателей 40-х и в особенности 60-х годов интересовали уже другие, более демократические герои, увлеченные глубокой и острой социальной проблематикой. В это время, по заявлению теоретика и историка литературы Шевырева С. П., им увлекалась лишь «неопытная молодежь». Тем не менее в 1847 году вышло второе полное собрание его сочинений, а в 1870 году была поставлена Н. Я. Афанасьевым опера «Аммалат-бек» в Мариинском театре. До этого оперу «Аммалат-бек» писал, но не закончил А. А. Алябьев. Белинский великолепно понимал историческое превосходство Марлинского перед классицистами, сентименталистами и унылыми романтиками, его новаторство. Он правильно писал, что если те «хлопотали из всех сил, чтобы отдалиться от действительности и естественности в изобретении и слоге», то Марлинский «всеми силами старался приблизиться к тому и другому». Классицисты избирали для своих произведений исторических и мифологических героев и выражались условным языком. Марлинский изображал чаще современных ему людей и «силился подслушать живую общественную речь и, во имя ее, раздвинуть пределы литературного языка».

Но, признавая превосходство и новаторство Марлинского перед своими предшественниками, Белинский считал его в 30-е годы уже полностью несовременным. «Тесное сочетание искусства с жизнью» может проявиться, по мнению критика, лишь в реализме. Произведения же Марлинского «не реальная поэзия, ибо в них нет истины жизни, нет действительности, такой, как она есть».

Наряду с реальным критик признавал и идеальный, по существу романтический способ воспроизведения действительности, но весьма ограничивал его применение. По его словам, предметами вдохновения идеальной поэзии являются мысль, «идеальные моменты жизни», воплощающие глубочайшие вопросы нравственности и миросозерцания современного человечества. Образцы подобной поэзии — «Фауст» Гёте, «Мессинская невеста» Шиллера, «Манфред» Байрона, «Демон» Лермонтова. Этому эталону не отвечают произведения Марлинского: в них «нет глубокости мысли, пламени чувства, нет лиризма». Исключая Марлинского из реальной и идеальной поэзии, Белинский воспринял его как главу того мечтательного, оторванного от действительности, ложноромантического литературного направления, которое выспренным, вычурно-цветистым языком выражало натянутые чувства, неистовые страсти, трескучие эффекты, манерные позы.

Безусловно, справедлива и критика Белинским недостатков Марлинского и его последовательная борьба с марлинизмом, понижавшим эстетический вкус читателей. Но, оправдывая действия Белинского с точки зрения его задач как теоретика критического реализма, мы видим с позиций нашей современности также и допущенные им просчеты. Великий критик крайне сужал роль романтизма в литературном процессе. Отдавая предпочтение реальной поэзии, осознавая ее «истинной и настоящей поэзией» своего времени, он приходил к трактовке романтизма как в своей основе ложного направления, навсегда сменяемого реализмом и не заслуживающего права на параллельное сосуществование. В свете этого восприятия романтизма Марлинский был отнесен им к числу «примечательных и важных в литературном развитии», но «отрицательных деятелей». Для критика эстетически порочными оказались сами исходные позиции этого писателя, и он доказывал, что в его произведениях «нет никакого знания человеческого сердца, никакого драматического такта», «ни характеров, ни лиц, ни образов, ни истины положений, ни правдоподобия в интриге», Белинский называл Марлинского «блестящим фразером» «фосфорическим краснословом», «жонглером фразы» и полностью отождествлял с Бенедиктовым.

Но эти оценки сущности романтизма и историко-литературной роли Бестужева-Марлинского не соответствовали реальному положению вещей. Прогрессивный романтизм, как уже говорилось в общем обзоре, — одно из направлений, воспроизводящих правду действительности, но иными, нежели реализм, способами. Правду жизни романтическими, а не реалистическими средствами и воссоздавал Бестужев-Марлинский.

Принцип своеобразного единодержавия реализма, так настойчиво защищавшийся Белинским в суждениях о творчестве Марлинского, вопреки его признанию поэзии идеальной, романтической, вел бы к обеднению литературы. Романтизм продолжал существовать и после окончательной кристаллизации реалистического метода. Тем не менее сокрушающие выступления Белинского против Марлинского оказали свое воздействие. Полностью доверившись авторитету автора «Литературных мечтаний», Чернышевский и Добролюбов продолжали развенчивать Марлинского. Чернышевский заявил даже, что в повестях Марлинского «самый внимательный розыск не откроет ни малейших следов принципов, которые, без сомнения, были дороги их автору как человеку». А между тем трудно найти писателя, подобного Марлинскому, который бы с такой непосредственностью и прямотой выражал в своих положительных характерах собственные идейные стремления и морально-психологические свойства, присущий ему кипучий темперамент.

В дальнейшем С. А. Венгеров полностью отверг наличие в творчестве Марлинского гражданских, т.е. «социальных и политических» мотивов, ограничивая круг его влечений «почти исключительно областью чувства и любви». Значительная часть критики, испытывая воздействие компаративизма, превратила его в жалкого подражателя западноевропейских писателей от Стерна до Радклиф. Вслед за Белинским крупнейшие писатели-реалисты: Достоевский, Гончаров, Л. Толстой и др. — выступая против романтизма и его эпигонов, избрали своей мишенью также Марлинского.

Творчество Бестужева-Марлинского лишено основания для неумеренных восхвалений. Однако его необходимо освободить и от пристрастно отрицательных суждений. Недостатки Марлинского, до крайности усугубленные, выразились в жизни и литературе в так называемом марлинизме. Марлинизм — это пламенная патетика, превращенная в холодную, искусственную риторику, горькое одиночество избранной личности, ставшее позой, самолюбованием мелкой эгоистической натуры. Яркий пример тому — образ Грушницкого из «Героя нашего времени» Лермонтова. Но разве Марлинский породил марлинизм?

Стремясь к объективному, подлинно научному осознанию творчества Бестужева-Марлинского, советские литературоведы (Н. Степанов, В. Архипов, Н. Маслин, В. Базанов, А. Шурупич, Ф. Канунова) обратились к пересмотру негативного отношения к его творчеству. Достоинства творчества Бестужева-Марлинского определили его высокую оценку прогрессивным литературоведением за рубежом и переводы его произведений на польский, чешский, французский, немецкий, английский, датский, шведский и другие языки. 23 апреля 1836 года в письме к брату П. А. Бестужеву автор повести «Мореход Никитин» заметил: «Есть за меня потомство, если нет современников». Творчество Бестужева-Марлинского, замечательного по своей оригинальности романтика, заслуживает исторически объективной оценки. Его лучшие произведения достойны популяризации среди самых широких масс, овладевающих самобытной отечественной литературой.

Реклама от Literature-XIX.Ru