Александр Иванович Герцен
1812—1870

«Былое и думы».

В этом произведении, воссоздающем целостную картину жизни, в реалистической соподчиненности сплавляются личность и се среда, психология и социология, конкретно-историческое и общечеловеческое, идеи и чувства, история и быт, национальное и народное, лирическое и эпическое, объективное и субъективное. «Былое и думы» набрасывались, оттачивались и шлифовались с осени 1852 по 1868 год, с остановками и перерывами. Они начинаются рассказами об Отечественной войне 1812 года. В их фокусе становление нового человека, героя века, передового борца и мыслителя, наиболее яркого представителя дворянской революционности последекабристской поры, идущего к революционной демократии. «Былое и думы»— история идейного формирования этого героя, его мучительные поиски правильной теории, исповедь, философия, воззрения на жизнь и воинствующие воспоминания о том, чему был свидетелем. Это поистине энциклопедия полувековой русской идейной жизни (1812—1860). Но тематика «Былого и дум» не ограничивается Россией. Их вторая половина посвящена двум десятилетиям жизни на Западе (1847—1867): французской революции 1848 года, организации Вольной русской типографии, изданию «Колокола» в Лондоне и международному революционному движению. Перед нами галерея всемирно известных лиц, среди которых портреты «горных вершин» западноевропейского освободительного движения: Д. Гарибальди, Д. Мацциии, Ф. Орсини (Италия), Л. Кошута (Венгрия), В. Гюго, Луи Блана (Франция), Р. Оуэна (Англия).

Герцен не умолчал в воспоминаниях и о своих глубоко личных, интимных переживаниях. В пятой части «Былого и дум» он с поразительной смелостью и художественной яркостью рассказал о самых драматических эпизодах своей жизни.

Подобного грандиозного хронологического размаха не знало еще ни одно произведение отечественной литературы.

«Былое и думы», одно из наиболее прогрессивных, бесстрашно правдивых, реалистически откровенных произведений середины XIX века, не избавлены от частных погрешностей, иногда даже и фактического свойства. Так, К. Маркс, его личность и деятельность предстают здесь в ложном свете, в искажении. Односторонне рисуется и личность немецкого поэта Гервега. Но к чести творца «Былого и дум» относится то, что эти просчеты определялись не заведомо ложным пристрастием, а отсутствием у него необходимой информации. Преодолевая свои народнические иллюзии, Герцен проявляет в конце 60-х годов все больший интерес к К. Марксу и марксизму. Не случайно он не печатал при своей жизни во многом ошибочную главу «Немцы в эмиграции». Она была опубликована лишь в «Сборнике посмертных статей» (1870).

Длительная работа наложила на отдельные части мемуаров «оттенок своего времени и разных настроений». Рассказывая, как в цитадели мракобесия, удушающего все живое, в муках и страданиях выплавлялись революционные чувства, мысли и характеры, повествуя о том, как в последекабристских условиях новые поколения неутомимых борцов за прогресс и свободу вступали в неравный поединок со старым миром, Герцен развернул длинную цепь эпизодов, сцен, событий, исполненных потрясающего драматизма и даже трагизма. Поводы для тревожных раздумий, сомнений, скептицизма, а иногда пессимизма неоднократно возникают и в последующем изложении герценов-ских мемуаров. Но преобладающий их мотив не пессимистический, а жизнеутверждающий. Их автор и в то же время основной герой проникнуты гуманистической верой в конечное торжество прогресса, в победу революции, народа. Будучи историческим оптимистом, Герцен призывает своих читателей к активной, героической борьбе. Завершая в 1860 году главу «Роберт Оуэн», он спрашивает: «Теперь вы понимаете, от кого зависит будущность людей, народов?» и сам отвечает: «Да от нас с вами… Как же после этого нам сложить руки!».

«Былое и думы» не укладываются в традиционные жанры. Здесь органически сплавляются семейная хроника, автобиографические записки, публицистический или физиологический очерк, литературный портрет, политический памфлет, анекдот, социально-психологический роман и другие виды прозы. В этом произведении естественно перемежаются драгоценные факты, обжигающие горячим дыханием жизни, и философские раздумья о самых насущных проблемах человеческого бытия; авторская исповедь, взлеты сверкающей мысли, обобщающие суждения эпохального масштаба; щемящая боль, неуемная скорбь, опаляющий грозовой гнев и светлый смех, восторженная радость; задушевно-трогательная лирика пейзажных зарисовок и сокрушающий сарказм обвинительных инвектив против дворянства, бюрократии и буржуазии.

О жанрово-видовом своеобразии «Былого и дум» спорят, называя их мемуарами, художественной автобиографией, романом о положительном герое, автобиографическим, историческим, ли-рико-философским. Но вернее будет определить их как социально-историческую, лирико-философскую и художественно-публицистическую эпопею, опирающуюся главным образом на воспоминания о виденном и слышанном. Жанрово-видовая специфика произведения определяется уже его заглавием. «Это,— разъясняет Герцен,— не столько записки, сколько исповедь, около которой, по поводу которой собрались там-сям схваченные воспоминания из Былого, там-сям остановленные мысли из Дум». Оправдывая отрывочность рассказов, картин, рассуждений, свойственную пятой и последующим частям своего произведения, он утверждает: «Былое и думы“ — не историческая монография, а отражение истории в человеке, случайно попавшемся на ее дороге. Вот почему я решился оставить отрывочные главы, как они были, нанизавши их, как нанизывают картинки из мозаики в итальянских браслетах: все изображения относятся к одному предмету, но держатся вместе только оправой и колечками».

«Былое и думы», кроме исторической значительности содержания, привлекают и искусным изложением. Приступая к изображению крушения французской революции 1848 года, он говорит: «Тут все принадлежит не моей биографии, а биографии рода человеческого…». Эти слова можно отнести ко всем частям его эпопеи, ибо биография Герцена, все ее личное, даже интимное, относится к формированию революционных чувств, революционной идеологии, имеющих всеобщий интерес. Любой факт дается писателем не нейтрально, а в типизирующем осмыслении, как момент закономерного жизненного процесса. Стремясь к всесторонности изображения, мемуарист отображал и устоявшееся, косное, консервативное и лишь рождавшееся, заключающее в себе возможность будущего, исключительное, по его выражению, «эксцентрическое».

Облик основного героя «Былого и дум» дается в многоликой галерее других, явно типических лиц на широчайшем фоне наиболее значительных событий русского и международного освободительного движения, всей эпохи. В этом произведении русское революционное движение впервые в отечественной литературе изображается в его всемирно-исторической роли, как один из потоков, вливающихся в мировое освободительное движение.

В «Былом и думах“ выявилось блистательное мастерство Герцена-портретиста. По выражению И. С. Тургенева: “ В характеристике людей, с которыми он сталкивается, у него нет соперников». Продолжая Гоголя, Герцен проницательно схватывает ведущие свойства того или иного лица и, заостряя их, рисует его художественный образ. В его словесной живописи необычайно строгая целенаправленность и локализованность всех средств. Особое внимание вызывает портрет Белинского. Рисуя величественный и трагический облик критика, «сильного, страстного бойца», мыслителя, воплотившего в себе русский склад ума, мемуарист пользуется предельно сжатым слогом, динамическими эпитетами, эмоционально-повышенными, действенными сравнениями, бесстрашной и страстной речью самого критика. Белинский дается «порывистым», «с неистощимой энергией», «беспощадным» в борьбе со своими врагами, бледнеющим в споре, говорящим «с грозным вдохновением», «язвительно», приправляющим слова «убийственными колкостями» и сравнивается с барсом.

Наряду с индивидуальными портретами Герцен превосходно рисует и собирательные портреты, например западноевропейской буржуазии, наглой, жестокой, омерзительно-растленной. Оттеняя свойства изображаемых характеров и явлений, Герцен, как и в других произведениях, применяет принцип сопоставления. Это проявилось даже в заглавиях некоторых их разделов: «Разговор нянюшек и беседа генералов», «Смерть Александра I и 14 декабря», «Сен-симонизм и Н. Полевой», «Княгиня и княжна», «Наши» и «Не наши», «Император Джемс Ротшильд и банкир Николай Романов».

Живость изложения эпопеи поддерживается сжатыми, живыми диалогами, то и дело перемежающими повествование. Занимательность эпопеи создается также приемом расширяющейся перспективы. Ее композиционный стержень, скрепляющий весь материал, как уже говорилось,— обобщенный герой, раскрывающийся в истории своей жизни.

В критике уже отмечалось, что, чем дальше, тем временное расстояние между воспоминаниями и отражаемой в них жизнью становилось все короче. А последняя часть, приобретая все большую публицистичность и памфлетность, готовилась уже по горячим следам текущих событий. Одно из драгоценнейших свойств эпопеи Герцена — ее авторская речь, исключительная по красоте и блеску. Рассказывая о подготовке главы о Т. Н. Грановском, Герцен признавался: «Я смотрел на каждое слово, каждое просочилось сквозь кровь и слезы». Но подобная «осердеченность», эмоциональность, лиричность свойственны для речи любой части его мемуаров. 16 января 1857 года Тургенев писал Герцену: «Язык твой легок, быстр, светел и имеет свою физиономию». 19 января 1876 года под впечатлением только что им прочтенной главы о семейной драме, он же сообщал Салтыкову-Щедрину: «Все это написано слезами, кровью: это — горит и жжет… Так писать умел он один из русских».

Язык «Былого и дум» ошеломляет читателя искрометно-интенсивной, изощренно-остроумной мыслью, стремительной энергией, многоцветной эмоциональностью. В нем блистающая метафоричность огромного обобщающего свойства, фейерверк неожиданных сопоставлений, пародийных острот, каламбуров и афоризмов, изобилие неологизмов, крылатых выражений и изречений, при этом, кроме отечественных и иноязычных. Это язык революционного борца, агитатора, страстного полемиста. Герцен явно неравнодушен к бичующим или, наоборот, эмоционально-возвышающим эпитетам, к рельефным, необычным, интеллектуальным, ассоциативным, нередко литературным сравнениям и реминисценциям. Одна из особенностей его речи — пристрастие к иностранным словам и цитациям художественной, философско-публицистической литературы, как русской, так и зарубежной. По разностороннему, поистине энциклопедическому знанию общеевропейской культуры трудно найти равного ему в русской и в любой иной литературе.

Слог Герцена, живой, непринужденный, острый, разящий как рапира, неотделим от иронии, то мягкой, едва уловимой, то открытой, но добродушной, то злой и непримиримо беспощадной. Об убийственности герценовского сарказма можно судить по сравнениям и эпитетам, характеризующим Николая I: «остриженная и влызистая медуза с усами», «гремучая змея», «высочайший фельдфебель», «будочник будочников», «тиран в ботфортах», «деспотических дел мастер», «оловянные глаза». Публикация «Былого и дум» началась в 1854 году в Лондоне отдельным изданием их второй части — «Тюрьма и ссылка». Огромный успех этой книги вызвал ее переиздание в 1855 году в Германии, в 1856 году — в Дании, в 1858 году — в Англии, в 1861 году — во Франции. Книга получила мировое признание.

С появлением в печати последующих частей внимание к «Былому и думам» со стороны русских и западноевропейских читателей не ослабевало, а возрастало. И по масштабу отображаемой жизни, подлинно исторического звучания, и по актуальной проблематике, и по кругу передовых, жизнеутверждающих идей своего времени, и по эстетическим достоинствам это произведение Герцена было воспринято и оценено в качестве крупнейшего художественного шедевра мировой литературы.

Реклама от Literature-XIX.Ru